Туда, где ждут и яблони цветут

На столе, в гостиной моей мамы, на самом видном месте стоит фотография, пожелтевшая от времени. На меня смотрит молодой, красивый парень, в военной форме. Это мой дедушка. Я часто думала – почему он так рано умер, ведь с фронта вернулся живой? Повзрослев, поняла, что виной тому стала война.

– Мой папа, ваш дед, родился в селе Тонкино, в 1923 году, – рассказывает дочь участника Великой Отечественной войны Г.И. Аникина, моя мама. – Закончив школу, получил начальное образование. В 17 лет был мобилизован и направлен на курсы в военное училице. Окончив его, попал сразу же в действующую армию, под Москву.
В боях за Москву дед Иван был ранен, и может быть это спасло ему жизнь.

Из писем И.А. Сироткина: «… Бои за Москву были жаркие. Многие такие же юноши, как я, погибли, только чистая случайность помогла мне остаться в живых. Во время боя в голове вертелась одна мысль: удержать во что бы то не стало оборону, не пропустить врага к Москве, если потеряем Москву, то потеряем все…» В то время по армии ходил призыв политрука В. Клочкова: «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва». Лютая зима тоже сыграла свою роль. Простывшие, больные бойцы продолжали сражаться за свою столицу, за свою Родину.

После госпиталя лейтенант Сироткин вернулся на фронт. И сразу на Курскую дугу 1943 года.

Сейчас, в мирное время, не верится тому, что было. «…Это был кромешный ад. Бои шли не на жизнь, а на смерть. Страшно смотреть, как форсировавшие Днепр наши войска гибли от немецкой авиации. Борьба шла за каждый клочок земли, все смешались в общую кучу. Только бы выдержать. Многие, еще необстрелянные солдаты, с широко раскрытыми от страха глазами, пятились назад, впервые в жизни попав в этот ад», – вспоминал мой дед.

Однажды роте под командованием лейтенанта Сироткина было приказано очистить сопку для прохода наших войск. Ребята молодые, горячие. А на самой вершине сопки стоял укрепленный вражеский дзот. Под его огнем много погибло наших солдат. И тогда молоденький лейтенант (мой дедушка), взяв связку гранат, пошел сам на этот дзот. Он шел под пулями, зная, что погибнет за Родину. Прикрываемый огнем отделения, он подполз на такое расстояние к огнедыщащему укреплению, чтобы хватило сил бросить гранаты. Одновременно с грохотом взрыва лейтенант бросился к двери дзота, распахнул ее и для уверенности бросил последнюю гранату. Путь к хутору был свободен. Он бежал и бежал вперед, не замечая свиста пуль и уплотняющихся заградительных разрывов мин, увлекая за собой бойцов его взвода. И последние слова, услышанные им были: «Братцы, лейтенанта Ивана убило!». Дальше дедушка ничего не помнил. Только когда комья холодной, липкой земли легли на разгоряченное тело, командир застонал, и все его сильное тело задрожало от невыносимой боли. «Да ведь он живой! Живого хороним!», – вырвалось у бойцов его роты. А дзот был взят: дорога была открыта нашим войскам. Но какой ценой это было сделано? Ценой жизни людей.

Только в санитарном поезде, все дальше и дальше на восток увозящем раненых бойцов, очнулся дед Иван. Впереди у него было несколько сложных медицинских операций и шесть томительных месяцев на госпитальной койке в Новосибирске.
– Вспоминать войну отцу было тяжело, погибали самые близкие товарищи, – говорит мама. – Вот потому он редко вспоминал эти страшные годы. А вот тетя Маруся, младшая сестра отца часто нам, троим его детям рассказывала одну историю.
«Кто-то тихонько постучал в окно. Мы с мамой увидели в нем почтальона, державшего в руках конверт. Почуяв неладное, мать стала молиться.

Развернув лист я начала медленно читать: « Ваш сын Иван…» и вдруг осеклась, посмотрев на мать. Потом бросилась ей на шею, а из глаз полились слезы. Мама не спрашивала, что в письме. Она поняла, предчувствия оправдались. И тот вещий сон: она видела своего Ванюшку в белой домотканой рубахе до пят, бегающего совсем маленьким среди цветов, и вдруг удар грома – и пустынный черный луг, где не было ни сына, ни цветов…»

До полуночи просидели они вдвоем около давно погасшей буржуйки, не проронив ни слова. Раздавшийся на кухне звук битого стекла вернул их в чувства. Котята разбили кринку. «Зачем рано хороню, может еще жив», – сказала вслух мать, успокаивая дочь.

…Почти каждый день гадала — жив ли он, её единственный сын. И каждый раз верила – живой!
Прошло три месяца. И как раз перед новым годом пришла в дом Евдокии радостная весть.
Трясущимися от волнения руками распечатала она самодельный конверт и подала дочке. Сама-то читать не умела.

«Дорогие мои, мама и сестренка Маша, со мной всё хорошо, не беспокойтесь. Выздоравливаю быстро, скоро увидимся», – громко читала девочка.
А в конце февраля сильный стук в окно. В чем была одета, в том и выскочила на улицу, повисла на шее брата, одаряя его поцелуями.
– Мама где? Как отец? Я проездом, всего на два часа. Эшелон на станции стоит. Меня отпустили, — говорил он, все еще обнимая сестру.
– Мама уехала на корове в лес за дровами, вернется к вечеру, а папа на фронте, танки и пушки ремонтирует, – ответила ему сестра.

Иван вошел в дом. Огляделся. Как он ушел ничего не изменилось. Скинул шинель, сверкнув на гимнастерке орденом Отечественной войны, положил на стол рюкзак, развязал, и начал выкладывать гостинцы: две банки тушенки, буханку хлеба, ломоть сала, пару коробок спичек, пять кусков сахара, цветастый платок и сестренке плитку шоколада.

Два часа пролетели быстро. И все это время он смотрел в окно, ожидая мать.
Все дальше от родного села уходил он, так и не повидав мать. Впереди его ждали победные дороги войны.

За Великую Отечественную войну мой дедушка был награжден орденом Отечественной войны второй степени, медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 г.г.» и другими наградами.

После войны работал в Госбанке. Старые раны давали о себе знать, и в начале 1963 года раны открылись. Медицина была бессильна что-либо сделать. А в марте 1963 года, на сороковом году жизни мой дедушка умер. Но он успел сделать то, о чем мечтал – посадить яблоневый сад, в котором бегали его счастливые дети и внуки.

Спасибо деду за мир, что он нам подарил!